Он снял шляпу, но его прическа нисколечко не растрепалась.

― То, что ты сказала, было на полном серьезе?

Я могла бы солгать, что чувствовать себя менее неловко, или же могла признать правду, уповая на то, что это не усугубит ситуацию.

― Я всегда говорю на полном серьезе. ― Его глаза заблестели. ― И, да, на мгновение ты заставил меня забыться. ― Мой рот дрогнул в улыбке. ― Так что спасибо.

Я обогнула его, открыла свою машину и нырнула внутрь.

Прежде чем я успела завести ее, пассажирская дверца отворилась, и Томас тоже забрался внутрь.

Я осуждающе посмотрела на него, желая знать, что он делает в моей машине, но было уже поздно.

Его рука потянулась вперед и коснулась моего лица, скользя большим пальцем по моей щеке. Все мои слова тут же улетучились и потеряли смысл.

― Голубка, я собираюсь поцеловать тебя.

И он выполнил обещание.

Прежде чем я успела хоть что-то сказать или хотя бы вздохнуть, его губы припали к моим. Мягкие, настойчивые, бесподобные.

Мои руки устремились к его лицу, пальцы обожгло от соприкосновения с его горячей кожей. Продвинувшись дальше, я еле сдерживалась от желания вцепиться в его мягкие волосы.

До моих ушей донесся какой-то щелчок, и я было открыла глаза, но в этот момент его язык раздвинул мои губы, плавно скользя вглубь, чтобы встретиться с моим.

Его движения были неспешными, но настойчивыми. Его большой палец все еще гладил мою щеку, а мятный аромат приглушал шок от того, что меня касались губы другого мужчины.

Очередной щелчок заставил меня отстраниться, чтобы осмотреть лобовое стекло и убедиться, что ничего не ударилось об него.

Я ничего не обнаружила. Лишь покачивающиеся деревья и пустующий школьный двор.

И когда я вновь вернулась к Томасу, преодолевая жар в теле и звенящий гул в ушах, он уже вышел из машины.

― До следующего раза, Голубка.

Не в силах пошевелиться, я сидела, прижав пальцы к губам, и наблюдала, как его автомобиль покидает стоянку.

Мне было не понятно, что я чувствую. Злость из-за того, что он вот так воспользовался моей откровенностью? Чувство вины за то, что вот так легко позволила чужим губам касаться меня? Ведь даже если технически я и была свободна, чертово кольцо еще красовалось на моем пальце. Или это было возбуждение от эндорфинов, выброшенных в мою кровь, которые продолжали играть во мне, когда я покидала парковку?

Вернувшись домой, я застыла возле дыры, оставленной кулаком Майлза на лестничной площадке, и осознала степень своей вины.

Джемайме Клейтон хватило несколько недель, чтобы перевернуть мой мир вверх дном.

И я по-прежнему находился в подвешенном состоянии, ожидая, когда она все вернет на свои места.

Но этому, вероятно, не было суждено случиться.

И это всецело моя вина.

Мое сердце было поглощено девушкой с изящными изгибами, карими глазами лани и воздушными, как перышко, темными волосами. И хотя все и не должно было вот так вот развернуться, это не стало для меня неожиданностью. Даже если это чертовски больно.

Ей было всего двадцать три, и она слишком молода для меня. Я почти на десять лет старше. Несмотря на то, что чаще она вела себя не по годам зрело, в ней все же чувствовалась уязвимость, которая вскоре и дала о себе знать.

Моя милая Джем никогда не улетала далеко от гнезда. Даже после смерти ее матери, когда она была еще ребенком, Джем оставалась, окруженной заботой. Черт возьми, я был готов застрелиться, когда осознал, кого именно я гублю.

Я уверился в том, что будет справедливо, если я тоже буду разрушен.

Око за око.

Но я полагал, что смогу контролировать это, не дам себе погрузиться слишком глубоко. Но к тому времени, когда я спохватился, было уже поздно. Я решительно шел ко дну.

Назад пути не было.

За неделю Майлз больше не дал о себе знать.

Я убеждала себя, что должна быть благодарна, что все так складывается, но безуспешно.

Я была в бешенстве.

За что я была действительно благодарна, так это за то, что в пятницу учебный год подходил к концу. Мы отметили это событие корпоративными посиделками и походом в кино, а затем провели общее собрание, чтобы подвести итоги года и убедиться, что все готовы вернуться к работе с новыми силами в конце августа.

Стоя в дверях своего класса и окидывая взглядом голые стены, я дала волю воспоминаниям. Кабинет, где раньше висели картины, верхняя одежда, ранцы, плакаты с таблицей умножения и прочими формулами, где вещи ютились, нуждаясь в большом пространстве, теперь была заполнена лишь пустотой.

Хоть дверь и закрылась с предельно тихим щелчком, тот эхом отдался в моих ушах. Я потерла свои обнаженные руки, а затем подхватила с пола холщовые сумки, полные моих вещей, и потащила их наружу в сторону своего автомобиля.

Одетый в свой привычный костюм, если не считать отсутствие пиджака, Томас двинулся от машины в мою сторону. Он забрал сумки из моих рук, прежде чем я успела поздороваться, и молча отнес их к автомобилю.

― Благодарю, ― сказала я. ― Тебя сегодня не было видно.

Некоторые из родителей присутствовали в школе в последний учебный день, активно помогая в проведении мероприятий. Был организован танцевальный конкурс, и многие из детей, будучи вымотанными, изрядно капризничали, поэтому дополнительная помощь была как нельзя кстати.

Меня не столько смущало то, что Томас не объявился, как то, что я пыталась разобраться в том, почему он поцеловал меня несколько дней назад. И судя по мимолетному взгляду, который он бросил в мою сторону, запихивая мои сумки в захламленный багажник, Томас поймал меня на этом.

― Я был занят по работе, ― заявил он, захлопывая багажник и возвращая мне мою сумочку.

Мое лицо загорелось, когда я увидела гладкую загорелую кожу над расстегнутыми пуговицами его рубашки, и его запах достиг меня. Корица и мята. Это становилось чем-то, что вызвало у меня привыкание. От осознания этого по моей спине пробежал холодок.

― Ты выглядишь так, словно у тебя запор.

― Что? ― возмущенно воскликнула я.

― У тебя сейчас такое выражение лица, которое бывает у Лу, когда ей хочется сходить в туалет, но у нее не получается сделать это, ― пояснил Томас.

Моя сумка выскользнула из рук, когда я согнулась пополам, заливаясь смехом, от которого из моих глаз брызнули слезы. Я даже не смутилась. Мне было совсем не до этого, когда мои щеки стали сырыми, и я попыталась придти в себя, торжествуя, что я плакала не от боли.

― Бог мой…

― Перестань богохульствовать, ― Томас сказал это так серьезно, что мне пришлось прикусить язык, чтобы вновь не рассмеяться. Он поднял мою сумочку с земли, оттряхнул ее и вновь вручил мне.

Я вцепилась в его руку, прежде чем он выпустил из нее кожаный аксессуар.

Он выглядел взволнованным, его дыхание участилось, и голубые глаза расширились.

― Благодарю.

― За что? За то, что я сморозил глупость? ― Он помотал головой. ― Или за то, что поднял сумку, которую ты выронила? Пойми, я не особо разбираюсь в женщинах.

― Оу, ― выпалила я. Мое сердце слегка екнуло, но я не отпустила его руки.

Напряжение между нами возрастало, и чем дольше я касалась его кожи, тем сильнее ощущала покалывание на своей.

― Это совсем не значит, что я предпочитаю мужчин. ― Он замолчал, словно злился на самого себя, что заставило меня еще сильнее прикусить язык. ― Похоже, я вновь ляпнул не то.

Вина, гнев, любое проявление неловкости, которые я ранее ощущала, находясь рядом с ним, испарились, позволяя мне быть собой и признать неумолимо нарастающее тепло в моей груди от происходящего. Неподдельный жгучий интерес. Непохожий ни на что, что я испытывала ранее.